Из-за недостатков такой системы, когда приходится полагаться на догадку горстки людей или ненадежное мнение одного человека, ученые постарались создать инструмент для оценки риска, то есть процедуру, которая бы учитывала множество переменных для информированной и детальной оценки риска по каждому конкретному преступнику. Криминологи и судебные психологи изучили, какие факторы повышают риск, а какие способствуют его снижению. Некоторые из них относятся к «статистическим», как, например, возраст преступника, пол жертвы, тип предыдущих преступлений, возраст начала преступной деятельности и т. д. Они неплохо предсказывают примерную вероятность повторного преступления, но не очень хорошо помогают ответить на вопрос, кто совершит преступление на сексуальной почве, а кто – иное тяжкое деяние. Кроме того, есть психологические факторы, например интеллект и личные качества, в том числе психопатические черты. И наконец, есть динамические факторы – то, что меняется, то есть семейное положение, образование, профессия и т. д. Из них составляются большие базы данных, а ученые анализируют их и пытаются определить, которые из них говорят о том, что преступник снова пойдет по кривой дорожке. Вооруженные этой информацией, исследователи разрабатывают тесты, которые потом могут применять комиссии по УДО, чтобы их трудная задача стала чуть легче.
Таково было положение, когда я начинал свои занятия наукой. Оценка риска едва успела появиться в судебно-пенитенциарной системе, и моей главной целью было попытаться усовершенствовать диагностическую точность и стратегию прогнозирования риска. Я хотел помочь людям, принимающим решение, правильно оценить риск рецидива у преступников, в частности психопатов, чтобы их не выпустили досрочно или, по крайней мере, выпустили на особых, очень строгих условиях, чтобы не допустить повторных преступлений.
Область исследования психопатии в середине 1990-х находилась еще в зародыше. Не было еще ни одного исследования со сканированием мозга психопатов. Лишь в 1991 году вообще появилась надежная процедура их клинической диагностики (когда впервые вышел в свет Перечень психопатических черт). Было известно одно: что у психопатов очень высокий риск рецидива. У заключенного, получившего высокий балл по ППЧ, вероятность повторного преступления в следующие пять лет в 4–8 раз выше, чем у получившего низкий балл, а также гораздо больше вероятность насильственного преступления{4}. Понятно, что это решающий компонент любой оценки риска.
Боб рассказал, как переходил через границу в США (граница между США и Канадой протянулась на пять тысяч километров, и она закрыта лишь в немногих местах), автостопом добирался до индейских резерваций и покупал сигареты блоками, сколько влезало в его большой рюкзак. Потом автостопом доезжал до границы и пешком возвращался в Канаду с десятками блоков. В Канаде он продавал их с огромным наваром, потому что там они облагались большими налогами. Боб прилично на этом зарабатывал.
– Кому вы их продавали? – спросил я.
– О, это самое интересное, – ответил он. – Надо продавать тем, кто тебя не сдаст; я их сбывал беременным женщинам. Они стесняются покупать сигареты в магазине, так что всегда готовы купить у тебя даже дороже, чем в обычном супермаркете. Легкие деньги. Класс.
Боб занимался всеми видами незаконной деятельности, о которых мне только доводилось слышать, и еще несколькими, о которых не доводилось. Он мошенничал с кредитными картами, похищал персональные данные (прежде чем выйти из кабинета, я проверил бумажник), был домушником, угонщиком, иногда грабил на улице, несколько раз попадался на употреблении и сбыте наркотиков и рецептурных лекарств (как-то раз он шантажом вынудил врача выписать ему фальшивые рецепты и потом бегал по всем аптекам города, чтобы накупить лекарств), и самое последнее преступление – Боба судили за непредумышленное убийство.
Еще у Боба был фетиш. Ему нравилось подглядывать, и он собирал женское белье. После одного ареста полиция нашла у него в шкафу больше трех тысяч пар женских трусиков.
Боб рассказывал, как его допрашивали у него же дома по подозрению в краже со взломом, а он сидел на диване в наручниках.
– Я же предупреждал, чтоб он не лазил в шкаф.
Полицейский отпер шкаф, дверцы распахнулись, и трусы вывалились прямо на него (многие были грязные; Боб, кажется, предпочитал красть их из корзин для грязного белья, когда влезал в дом, или из стиральных машин).
Я так хохотал, что прослезился.
– Вот так вот. – Боб посмеялся вместе со мной. – Даже другие копы смеялись. А что тут скажешь? Люблю женское белье. Всякое, какое угодно. А вы не могли бы мне сказать, – продолжил он, – есть у меня синдром дефицита внимания или нет? В детстве сказали, что он у меня есть, но я что-то сомневаюсь. То есть, я имею в виду, знаете, как трудно тихо сидеть на дереве и заглядывать в щелки между жалюзи в окне второго этажа и дожидаться, пока кто-нибудь придет в спальню и начнет раздеваться?
– Нет, – сказал я.
– Ну, это непросто, – сказал он, откидываясь на спинку стула.
Примерно через час его баек у меня сложился довольно ясный образ Боба.
– Ладно, Боб, давайте поговорим о вашем последнем преступлении. Что там случилось?
– А, об этом… Там, в общем, все очень просто, правда. Жили мы с одной девчонкой, и она, как бы сказать, все время меня доводила. То есть, ну, буквально все время, и я просто вышел из себя. Побежал за ней в ванную, где она наливала воду, и как толкнул ее о стену. Она ударилась головой и сползла в ванну, а там было полно воды. Я взял ее за горло и держал под водой. Как же я разозлился. А потом, знаете, как будто какой-то звоночек в голове… мать твою, ну я и влип. Смотри, что наделал. Надо же теперь все отмывать, придумывать, как отмазаться. Но ведь она в тот раз сама меня довела, тварь.
Боб говорил оживленно, смеялся над какими-то «забавными» подробностями истории. Он много жестикулировал, изображая руками чуть ли не все перипетии.
Мне стало тошно при мысли о том, что он сделал. Сидя через стол от него, я уже довольно давно перестал смеяться.
– В общем, завернул я ее в большое одеяло, вынес на улицу [уже стемнело] и засунул в машину. Знаете, это было очень глупо. Я положил ее на переднее пассажирское сиденье. Потом поехал на мост и сбросил в реку, одеяло выкинул в мусорный бак и пошел делать себе алиби.
– Куда? – спросил я.
– Да в ближайший паб, знаете, поел там, пивка выпил, как будто ничего не случилось. Потом вышел и снял проститутку. Я хотел заплатить кредиткой, ну, знаете, чтобы получить чек, но она не соглашалась, тогда пришлось поколотить ее маленько, чтобы она меня запомнила, раз уж не дала чека. Знаете, я ее сильно не бил, так, слегка, чтобы запомнила, ради алиби.
Потом поехал домой. Спать лег. Прошло уже дня два, когда все закрутилось. Ее мамаша все названивала, искала ее [он говорит об этом с недоумевающим выражением на лице, как будто не понимает, почему мать его подружки беспокоится, что та куда-то пропала], и я ей сказал, что мы поскандалили и она собрала вещи и съехала.
Потом пришла полиция, стала меня расспрашивать. Я им сказал все то же самое, сказал, куда пошел после ее ухода. Мол, ходил к проститутке – идите проверьте.
Они [полицейские] все приходили и уходили, расспрашивали меня, но я все время стоял на своем. Где-то через месяц ее мамаша довела копов до белого каления, и они опять приходили ко мне, надевали наручники, говорили, что нашли тело [неправда], всякое такое. Даже установили у меня камеру. Но я их надурил. Когда они записывали допрос, я сказал, что хочу адвоката, и повторял, повторял. Потом же я просто мог сказать, мол, они же не дали мне адвоката.
Я подумал, что когда-нибудь тело все-таки найдется, и тогда мне крышка. Тогда я решил, что если признаюсь на запись после того, как они отказали мне в адвокате, то дело закроют из-за нарушения формальностей, и тогда они уже не смогут меня опять обвинить, даже когда найдут тело и все остальное. В общем, я все требовал адвоката на камеру, а потом и сказал, что я это сделал, убил ее. Но я у них потребовал привести мне адвоката и не сказал, куда дел тело.
И тут они в конце концов приводят мне адвоката. Я ему рассказываю про видеозапись, что они не давали мне адвоката и так далее. Это же типа нарушение моих прав, так?
Ну, адвокат говорит мне, что копы ему никакой видеозаписи не давали, что она нигде не значится по документам. Выходит, говорит он, ты признался. В общем, выкладывай, где труп, а я тебе устрою сделку. Я так разозлился, понимаете? По телевизору такие дела проворачивают за милую душу. Короче, адвокат устроил мне сделку – непредумышленное убийство, отсижу я свои лет пять и выйду по УДО, и все будет нормально. Все ништяк.
